За стеной....

автор **Хельга** Пн 21 Фев 2022, 15:40

— Вы по внутренностям гадаете?
— Птичьим? — хмуро поднял бровь хозяин. — Кроличьим, бараньим?
— Человечьим.

Владелец сувенирной лавочки, мужчина средних лет в потёртой жилетке, открыл рот и онемел. Человек в форме вперил в него каменный взгляд. За его спиной трое довольных клиентов, гогоча, передавали друг другу коричневую скляночку, на которой красовалась каллиграфическая надпись: «Алкоголизм. Вы сопьётесь за полгода!»

— В каком смысле?
— А лицензия на продажу алкогольной продукции у вас есть? — гость опёрся на прилавок, сделав вид, что ничего до этого не спрашивал.
— Какой там алкоголь? — тряхнул головой хозяин. — Змеиный яд на обезьяньем дерьме. Из Камбоджи заказывал. Говорят, от простатита помогает.

Один из парней случайно толкнул уборщика. Тот замычал, дёргая шеей, затоптался, едва не опрокинул ведро. Ребята даже не обернулись, выходя из лавки. Уборщик оглянулся на хозяина оловянными глазёнками, вжал кривую голову в плечи и, тихонько блея, продолжил свой хромоногий танец со шваброй.

— И зачем людей обманываете? — вздохнул следователь, изучая табличку «Чёрный маг Сергей Белов» над прилавком.
— Они сами этого хотят, — пожал плечами Белов. — Не хотели бы — сюда бы не пришли.
— Магазин чёрной магии «За Стеной»? Злая сувенирная лавка? Вы серьёзно?
— Пф-ф, конечно, нет. Злым быть весело. Чёрная магия в моде. Как чёрный юмор, и сомнительные комплименты. Если я скажу той девушке, что красота её глаз скрывает кривизну ног, она сочтёт меня интересным.
— Хм, нет, это никогда не работало.

Хозяин сделал скучные глаза, следя за уборщиком, капавшим слюной на пол с прижатой к груди шваброй.

— Так вы по делу или просто поболтать? У меня тут слабоумный парень завис.

Гость вынул удостоверение:

— Елецкий, — представился он. — Старший следователь.

Затем водрузил на прилавок портфельчик, щёлкнул, выудил папку и протянул хозяину. Заложив палец на нужной странице, серьёзно спросил:

— Так вы по внутренностям гадаете?

***

Чёрт, все эти убитые… Пропавшие… Вырезки человечины в окрестных мусорках, корпуса тел с вынутыми органами… Ужасно. Ужасно, что я ничего не чувствую. Мне не жаль. Пальцем не шевельну, чтобы помочь с поисками — делать мне больше нечего. Сами найдут убийцу — пусть даже он успеет разобрать по частям ещё парочку горожан.

Сегодня опять придёт цыганка, она всегда приходит по четвергам. Накупит глазастых оберегов на верёвочках, пару колод Таро и масел. Будет лязгать железнозубым смехом и рассыпаться цветистыми предсказаниями. Будет громко и утомительно.

Пока ещё тихо. С утра стриженный парнишка купил кулончик с единорогом, якобы хранящим девственность — дурак. Хочешь, чтоб дождалась — купи лучше пояс верности.

… Вечером я поднимусь к себе в комнату и спокойно почитаю. А этот дурачок опять полезет в подвал играть в свои игрушки. Сидит там, возится в грязи — потом от него так несёт дерьмом, что даже благовония не спасают, приходится проветривать. Ну хоть помыться ему мозгов хватает.

А вообще… Неужели я настолько прочно отгородился от них? Эта стена, выстроенная по кирпичику за все эти годы. С чего же… с чего же началось? Ах, как всегда, отец. Сволочь.

***

— Если без шуток, то я очень сожалею, но ничем не могу помочь. — Белов протёр очки и развёл руками. — У вас же есть судмедэксперты. Спросите у них. Я обыкновенный шарлатан. Да и мы не в кино, чтобы расследование так работало.
— Тогда всего один вопрос, — проскрипел Елецкий, выкладывая ещё пару фотографий. — Что на вашем крыльце делают пятна крови?
— К-крови? — у Белова задёргалась щека. — Как? Где?

Он вперился глазами в фотографии, разворачивая и присматриваясь. Наконец вздохнул с облегчением.

— А я-то думал… Мне и не сказал никто. Тут же всего пара капель. Я бы даже и не разглядел.
— У нас работа такая, — отчеканил Елецкий. — Разглядывать то, что другие не видят. Вы не ответили на вопрос.
— Я не знаю ответа! — растерянно выдохнул маг. — Может, у кого-то кровь носом пошла — от благовоний такое бывает. Или порезался кто… Но прошлой ночью я спокойно спал в своей постели.
— Это может кто-то подтвердить?
— Только Хая, — он кивнул на уборщика.
— Хая?
— Ну, кхм, не Игорем же мне его звать… Он тут вроде талисмана. Создаёт имидж. Живёт, как и я, тут же, при магазине. Только вот Хая — дурачок. То есть, совсем. Да, Хая?
— Умымамф! — радостно закивал Хая, подняв на них своё асимметричное рыльце, измятое в улыбке. — Ыгорф!

Стальным переливом сыграла открытая дверь. Заголосили цветастые юбки, вспорхнули шали, затараторила, звеня браслетами, чернобровая:

— … Мой дорогой, всё разобрали, все твои амулетики, счастливая твоя рука! Рахиба хорошую судьбу тебе нагадает! Долгих лет тебе, да воссияет над тобой солнце, ты мой удачливый, мой казённый, мой червовый валет…
— Гражданочка, потише, — повысил голос Елецкий, буравя глазами Белова. — Значит, единственный, кто может подтвердить, что вы спали в квартире при магазине — это полоумный уборщик? Вы с ним спите вместе?..

***

Да что этот гад себе позволяет?!

Бардак. Цирк. Балаган.

Ладно, выяснили, что спим раздельно. Допрос продолжается. Он говорит, есть и другие пропавшие. Говорит, это очень важно, их эксперты нагадали по внутренностям, что людей резали и пытали ещё живыми. Отрезали им языки и конечности, пускали кровь десятками порезов…

Это делал кто-то… Совсем рядом и совсем недавно. Он был на моём пороге. Психопаты — они мыслят символами. Это наверняка связано с лавкой, я даже догадываюсь как.

Дурака моего жалко. Ему ж тоже на нервы действует это всё, а ведь и так мозги набекрень. Голова болит от вони сандала и ладана, трещотки-цыганки, в глазах рябит от этих юбок, какой-то расхлябанный растаман шаркает по ушам подошвами. О страдание…

А где-то мычат безъязыкие обрубки людей. Сухо рыдают, скребут культями кирпичи, слёз у них не осталось, кровь на исходе. Слишком живо представил картину. Замутило.

Интересно об убийствах. Зачем это? Безразличие к людям не грех. Но что заставляет их убивать? Никогда этого не пойму. Я всё-таки строил стену — не гильотину.

***

— Повторяю: вы видели вчера Сергея Белова в его комнате?
— Ыблоа! — нервно прогудел Хая, пятясь назад.
— Бе-ло-ва! Чёрный, мать его, маг! В своей комнате! Ночью! Был?! — уже крепко надрывался Елецкий, отчаянно жестикулируя.

Кривое лицо Хаи сморщилось, как раздавленный помидор. Жалобный скулёж вырывался откуда-то из недр этого помидора. Швабру он выставил перед собой, точно прячась за неё.

Следователь махнул рукой.

— Я же говорю, ай-кью как у кирпича, — подытожил Белов. — Ничегошеньки не соображает, что вокруг происходит.
— Он пропадал когда-нибудь надолго?
— Порченое семя, гнилая кровь! — зловеще процедила Рахиба, тыча бурым пальцем в кретина.
— В каком смысле? — вскинул брови хозяин, не обращая внимания на её цыганские фокусы. — Днём — нет. Я за ним не слежу, но если бы уходил по ночам, я бы слышал. Лавку запираю. Ключ у меня один, всегда при себе.
— … Проклят и обречён гореть в аду!
— Он отлучается из лавки? — поморщился следователь. — В магазин, например?
— Нет, покупать он сам не умеет. Я хожу в магазин по мере надобности. А он может готовить простые блюда. Яичницу поджарить, макароны, простенький суп…
— … Дьяволово отродье! Кривая рожа твоя несёт черноту и проклятье!
— То есть, на улице не бывает?
— Ну… Он гуляет. Сидит на скамеечке в парке или ходит кругами. Далеко не уходит — боится потеряться.
— Что ж, и то верно, — вздохнул Елецкий, делая пометку в блокноте. — Если увидите что-то подозрительное, дайте знать.
— Конеч…
— ФАМАГЫЫФТЫ!

Они обернулись. Рахиба размашисто хлестала Хаю связкой бус. Тот жалобно рыдал, пятясь назад. На роже его вспухли несколько алых полос, он мотал головой и хлипковатой поступью семенил в сторону подсобки.

— Бесов приплод, грязь человечья, скот бессловесный, зачем на свет Божий народился такой, сукин сын!
— Ай-ааа! Ай-йааа! Ах-йааа! — выл, задыхаясь от плача, дурачок. — Хай-йааа, хай-йаааа!

Как будто представлялся.

— Да уберите ж вы её! — взревел хозяин.

Следователь бросился разнимать драку. Рахиба уже успела загнать Хаю в подсобку, где среди неотделанных стен из рыжего кирпича лупила его по чём попало, впав в какое-то бешенство.

— Врёшь, не проведёшь! — вопила она. — Чую в тебе паскуду! Чую чёрта! Это ты, дрянь, людей изводишь, а ну признавайся!
— Ивымааффуй! Хаый, аыйяя! — гудел, скорчившись за шваброй исполосованный Хая. Бусы разлетались по каморке, весело перестукиваясь. Дурак всё голосил на вдохе и на выдохе: — Хый-йяя! Хай-йяяя!

Елецкий наконец догнал гадалку, схватил за локти. Взбешенная цыганская баба далась непросто. Вырвалась, укусила следователя за палец, отпихнула, споткнулась о ногу, врезалась в стену головой.

Они боролись ещё с минуту, пока не выдохлись. Елецкий всё же защёлкнул наручники на запястьях Рахибы. Пока он приходил в себя, его внимание привлекли две детали.

Первой были кирпичи. То, что он принял за голые стены, при взгляде в упор оказалось верхней отделкой. Одна из панелек-кирпичей торчала из кладки — видно, кто-то из них ткнул локтем в борьбе.

Второй деталью был запах. До подсобки не дотягивал царивший в лавочке густой аромат благовоний. Здесь пахло иначе. Запыхавшийся следователь дышал часто и глубоко. Ещё пара секунд ушла на то, чтобы понять: именно от фальшивого кирпичика тянуло тленом, испражнениями и подгнившим мясом.

Он встал и заглянул за панель. Ну конечно. Замочная скважина в железной двери. На пороге подсобки стоял бледный трясущийся хозяин. Елецкий достал табельное, направив на «чёрного мага», и прохрипел:

— Открывай.

***

Однако я выстроил крепкую стену.

Когда-нибудь и это должно было закончиться, как заканчивалось всё хорошее. Что бы ни радовало меня: мать, сестра, хорошие книги, магическая лавка — всё заканчивается. Кроме кирпичей.

Так что же было первым? Ну конечно, как всегда, отец.

Он не любил меня и пил как сволочь. Маму, конечно, не бил, но скандалы трясли стены каждую неделю. Зато он был без ума от моей младшей сестрёнки Лины. Она то и дело сваливала на меня сломанные игрушки, мебель и разбитую посуду. Мои попытки объясниться только бесили отца, и он вколачивал в мою маленькую голову ржавыми гвоздями мысль, что мне абсолютно нельзя доверять.

Что ж, многие годы мне доверяли слишком многое, слишком верили в мой обман. Но это потом. А в то время я узнал главное: оправдываться нельзя. Нужно покорно принимать все тумаки и ругань — тогда они кончаются быстрее.

Это был первый кирпич в той стене.

… В школе нельзя было отвечать, не подняв руки. Ещё помню слёзы в глазах однокашников, когда за выкрик с места их хлестали линейкой по пальцам. Тянуть руку было бессмысленно — спрашивали лишь тех, кто не знал.

Нельзя было сдать того, кто подложил кнопку — тогда другие били больно и бросали в лужи тетради. Нельзя было сказать, что не знаешь виновного — снова линейкой по пальцам. Нельзя было наговорить на себя — уши лопались от криков, потом вызывали мать, отчитывали её за моё воспитание, она ходила молчаливой и холодной, а отец рвал мои книжки — и это было стократ больнее линейки.

Я привык молчать, когда меня допрашивали — это стало очередным кирпичом в стене.

… Мы росли разными людьми. Я — нелюдимым книжным червём без друзей, Лина — первой красавицей школы, а потом и института. Однажды я забирал её с какой-то вечеринки. Сестра была сильно пьяна, и я почти на себе волок её домой. На полпути силы покинули её, и она рухнула без чувств.

Одному было не утащить. Звал на помощь, докричался до единственного ночного прохожего. Он оглядел бесчувственное тело Лины, смерил взглядом меня — и воткнул мне в ухо кулак. Я ничего не успел заметить — даже не понял, что вырубился. Когда очнулся, Лина лежала на обочине со спущенными штанами, вымазанными кровью и калом. Ублюдка так и не нашли.

Всё это стало новым кирпичом в стене.

Именно после этого отец избил меня так, что не все кости срослись как следует. Его посадили, сестра и мать со мной больше не разговаривают. Я, впрочем, тоже. Челюсть деформирована так, что членораздельно говорить почти не получается. Один глаз смотрит выше другого. Нос свёрнут набок.

Я выгляжу и говорю как кретин. Никто не воспринимает меня всерьёз. Это стало последним кирпичом в моей стене.

Теперь я могу работать за еду у психопата с полным подвалом мычащего человечьего мяса и спокойно читать по вечерам книги. Он не лезет в мои дела, я не лезу в его. Очень мне нужно знать, зачем и как пытает людей какой-то сумасшедший владелец мрачной магической лавки. Хотя я давно догадывался, что всё это ради его «колдовства», в которое он на самом деле почему-то верит.

А я? Во что верю я? Эх, Хай-йя...

***

— Ты понимаешь, что здесь было?

Целая армия полицейских, фотографов, судмедэкспертов и медиков толпилась в запертой лавке. Рахибу увезли. Хозяин сидел тут же, закованный в стальные браслеты, жалкий в этих разбитых очках и засаленной жилетке. Хая как ни в чём не бывало, забыв об иссечённом лице, тёр шваброй пол и начинал реветь, едва кто-то пытался ему в этом помешать.

— Лавка чёрной магии? — мрачно скривил рот коллега Елецкого. — Со всеми этими мертвецами и калеками в подвале… Создаёт зловещую ауру, а? Я уже почти верю, что на этих вещах висят реальные проклятия. Купите и умрите.
— А так и было, Иван, — отрешённо буркнул Елецкий. — Злые подарки. Он в них верил. Люди приходили к нему за смешными штуками, чтобы в шутку проклясть ближних. Все эти руны и амулеты для гадалок — зуб даю, мы на них найдём следы крови жертв.
— Глянь-ка, настойки с порчами, — Иван присел, изучая содержимое стеллажа. — Ипотенция, депрессия, диарея… Хочешь заговор на понос? Боюсь представить, из чего он их делает.
— Из Камбоджи… — Елецкого передёрнуло. — Белов, что на самом деле было в той настойке с алкоголизмом?
— Циррозная печень, — прозрачным голосом выдавил «чёрный маг», не поднимая головы.
— Ох…

Эксперт в перчатках поставил на прилавок книгу — здоровенный рукописный фолиант под старину. Ручной работы. Кропотливой, долгой, любовной. Открыл на середине. Удовлетворённо кивнул.

— А как же иначе. Или оригинал «Некрономикона» может быть написан томатным соком? Будем выяснять, чья кровь… Я бы ещё материал переплёта изучил… Нет, ну ты только глянь на ценник!

Елецкий смерил его таким взглядом, что эксперт стушевался и пошёл за пакетом для улик. Мимо проволокся, кивая распухшей глыбой носа, довольный Хая. Он всё так же возил своей шваброй, радостно пялясь на всю суету асимметричными заплывшими глазками. Тряпка на швабре давно была сухая.

***

Вот и всё, закрылась лавочка «За Стеной». Найду, куда ещё пристроиться. Дурак — он же дурак, от него скрывать нечего. Я даже не прячу улыбку: все думают, что я ничего не понял, а если понял, то уже забыл.

Елецкий поворачивается ко мне и вздыхает.

— Понимаешь, браток, с кем ты жил всё это время? И ведь не убил же он тебя… Эх, будь у тебя мозги на месте… Вот ведь чёрт, он же вообще не соображает, что вокруг него происходит!
— Мыммым! — киваю я, скалясь кривой своей малозубой пастью. — Нмне уммбимл!
— Именно.

Вся эта история только что стала ещё одним кирпичом. За ней будет другая, потом следующая. Они никогда не закончатся. Я никогда не перестану строить свою стену. За ней уютнее. За ней безопаснее.

Насилие не порождает насилие. Оно порождает бездействие. Это они не соображают, что вокруг них происходит. А вот я давно понял кое-что, о чём они не догадываются. Одну очень важную свою особенность.

У меня есть рот, но я должен мычать.

Берлога Сордо