Эмпатия, жалость и сострадание

Сопереживание другим – это, вообще-то, искусство.

Искусству надо учиться, ибо оно состоит не только из непрерывного вдохновения, но и из выдохновения, то есть из навыков и мастерства. А мастерство обычно подразумевает большое внимание к деталям, оттенкам, нюансам.

И вот есть у нас “Три оттенка белого”:

эмпатия, жалость и сострадание.
В чём разница?

Конечно, это всего лишь слова, а слова зависят от контекста: иногда они могут быть синонимами, а иногда – иметь противоположное значение. К тому же, у всех разное отношение к конкретным словам. Кто-то, например, терпеть не может иностранного слова “эмпатия” и использует родные “сочувствие” и “сопереживание”.  Это дело личных пристрастий.

Я хочу рассказать о том, как я различаю для себя эти понятия в самом обобщённом смысле.

Подчеркну пять раз: это не какая-то объективная терминология, а моя личная градация, которую я применяю для удобства, с которой внутренне сверяюсь. Ещё два раза подчеркну, пожалуй. Итого, семь раз!

Эмпатия

На мой взгляд, эмпатия – основа остальных двух.

Это базовый резонанс между мной и другим. Его природа такая же, как природа любого резонанса – двух струн гитары, например. Когда одна звучит, другая тоже автоматически вибрирует.

Тут можно ещё, конечно, про зеркальные нейроны чего-нибудь приплести, но не буду. Надоели они мне. Гитара лучше.

Так вот, если другой человек чувствует боль, то во мне она отзывается болью, если у другого горе, то и у меня горе, если другой улыбается – и я улыбаюсь, у него радость – у меня радость.

Как, знаете, такой анекдот:

Разговаривают два охотника – опытный и новичок.
Опытный говорит:

– Самый страшный на свете зверь – это медведь!

Если ты от него побежишь – то он за тобой побежит.

Если ты на дерево залезешь – то и он залезет.

Ты в гору – и он в гору, ты в реку – и он в реку.

– А если от него спрятаться? – спрашивает молодой.

– То и он спрячется!
Безусловно, у разных людей способность к эмпатии разная. Безусловно, эмпатия распространяется на тех, кого мы чувствуем своими ближними.

Поэтому если человек жёстко идентифицирован с узкой группой “своих”, то к “чужим” он никакой эмпатии испытывать не будет.

А если каких-то конкретных “чужих” он боится и вследствие этого страха ненавидит, то его чувства будут противоположны их чувствам.

Мы вот ужасаемся тому, как гитлеровцы (люди) могли отправлять в газовые камеры таких же, как они, людей; как представители народа хуту (люди) могли за сто дней порубить мачете миллион представителей народа тутси (людей); как чекисты (люди) могли пытать, убивать и гноить в лагерях своих сограждан, включая большое количество бывших коллег – чекистов (людей).

Да, это всё были люди – и гитлеровцы, и хуту, и чекисты. Люди такие же, как мы с вами.

Можем ли мы с вами дойти до такого же состояния?

Ну, всякие опыты Милгрэма и Зимбардо, а также опыт советской армии, скажем, показывают, что довольно большой процент из нас в определённых условиях может.

Одним из главных условий, как мне кажется, является то, что все эти люди – эсэсовцы, хуту, чекисты – в своём сознании настолько жёстко отождествились с определённой группой –  расой, народом, властной организацией, – что всех остальных просто вычеркнули не только из круга “своих”, но даже и из круга людей.

А нечеловека можно и унизить, можно и мачете рубануть, можно и в камеру, и в печь.

Нечеловека можно и съесть, в принципе.

Чем, собственно, мы, люди, и занимались на протяжении многих тысячелетий нашей истории.

Ну, похож он на человека, так что же теперь, не есть его, что ли? Вон обезьяны, тоже похожи и тоже еда.

Это, может, и не очень приятное знание, но такой механизм встроен в каждого из нас, чего уж там греха таить.

Даже если мы теперь и удерживаемся от того, чтобы пообедать каким-нибудь неприятным нам эмоционально, но вполне съедобным человеком, тем не менее в фейсбуке не всем удаётся удерживаться от людоедских комментариев.

Причём всегда интересно наблюдать, как меняется тон комментатора, когда он внезапно начинает видеть в тебе не абстракцию, а вполне реального, живого человека, личность.
Всё начинается с того, что мы в другом видим живого, конкретного человека, а не абстракцию. А то какой же резонанс может быть с абстракцией?

У меня вот, к примеру, имеется несколько знакомых непримиримых гомофобов.

Я их обычно спрашиваю:
“А у вас есть друзья геи? Просто приятели хотя бы?”  

Нет, обычно ни у кого не оказывается.

И я им всем тогда советую познакомиться.

Но они боятся. Бояться перестать ненавидеть кого-то, по-видимому. Тогда же весь их мир перевернётся и прахом пойдёт.

А между тем есть у меня живой пример, когда одного яростного гомофоба судьба свела с геем. Да так свела, что он, гомофоб-то, никуда из этой ситуации увернуться не мог, ну и пришлось ему общаться с ненавистником.
Общались, общались, выпили вместе, по душам поговорили.

Оказалось, гей не просто “тоже человек”, но и прекрасный человек.

Оказалось, что он “вот такой мужик!” – показывается большим пальцем вверх.

И преобразился мой гомофоб в гомофила.

Хотя сам геем и не стал, но стал он яростным защитником их прав и обязанностей. То бишь возник в гомофобе резонанс, дрогнула в нём струна человечности в ответ на звук струны в другом человеке.
Конечно, расширение идентификации, включение в неё всё больше и больше живых существ – это трудная работа над собой.

Приходится встречаться со своими автоматизмами, условными рефлексами и стереотипами восприятия.

Приходится преодолевать много предрассудков.

Тем не менее в мире, который становится всё более общим, эта работа необходима.

Хорошо, это было про эмпатию.

Всё-таки, если она есть, хотя бы к кому-то, хотя бы к самым близким, то дальше открываются пути её реализации, её воплощения.

И вот здесь как раз и вступает в силу искусство.

Жалость
На мой взгляд, жалость либо бесполезна, либо разрушительна.

Она может иметь две формы воплощения, как я это вижу.

Первая: когда я равен тебе, но чувствую лишь своё бессилие, я просто страдаю с тобой, и страдаю, и страдаю. И мы оба не видим никакого выхода и медленно умираем.
Это слабая позиция, запертая позиция.

Часто в таких жалостливых отношениях присутствует слипание. Мы как бы соединяемся своей слабостью, но две слабости в сумме не дают силы – они дают одну большую безвыходность.
Вторая: когда я смотрю на тебя свысока.
Мне-то тебя жалко, конечно, но я не могу поставить себя на твоё место. Уж со мной-то такого никогда не может произойти.

Ты вот гей – ну, бывает, не повезло, но уж я-то нормальный мужик, и ты же понимаешь разницу? Ты же знаешь, где твоё место в жизни?

Или: ну я-то справился, вот какой я герой!

Не можешь заработать денег?

Да, жалко, конечно… но, ты знаешь, а я вот заработал.

Это позиция снисходительная, позиция свысока. Позиция похлопываний по плечу и раздачи полезных советов.

И мне кажется, что это такая форма защиты от боли эмпатии.

Резонанс есть, но с ним в контакте оставаться очень трудно. Поэтому он подавляется жалостью и (бес)-полезными советами.
И тот и другой вид жалости обычно не помогают.

Первый только усиливает всеобщее бессилие. Формирует состояние выученной беспомощности.

Второй разделяет людей на высших и низших, на удальцов и лузеров, а такое разделение обычно увеличивает пропасть между людьми и усиливает страдание.

Сострадание
Сострадание же – это другое.

Сострадание, во-первых, сажает всех в одну лодку, утверждая, что страдание неминуемо для всего живущего. И что даже если я не испытывал в жизни именно такой конкретной боли, как ты, тем не менее я знаю, что такое боль вообще, что такое страдание.

Возможно, в других областях жизни, но я знаю.

У тебя нет денег, а мне они достаточно легко даются, но я знаю, что такое страдание, потому что у меня всё никак не выстраиваются близкие отношения с теми, кого я люблю. Сколько ни бьюсь, а всё не получается. Так же, как у тебя не выходит с деньгами.

Ты гей, а я страйт, и я не знаю, каково это – быть геем, но я знаю, что такое быть человеком. Я не считаю тебя недочеловеком, хотя совершенно не могу разделить твоих влечений. И поэтому, как равный равного, я буду поддерживать тебя в твоём страдании и помогать из него выходить.

И это будет действенная помощь.

То есть боль и страдания, неминуемо случающиеся в жизни, нас объединяют.

А во-вторых, сострадание деятельно.

Я вижу твои страдания, и у меня есть активное желание, интенция к уменьшению этого страдания. Не с позиции высшего, а с позиции равного.

В этой позиции сострадания есть тонкое отличие от первого вида жалости. Я не знаю, как его точно объяснить на словах. Его можно только почувствовать. И большинство из нас, наверное, знает и то и другое состояние. Знает внутри себя, в чём разница.

В сострадании есть сила, в жалости – нет.

Даже если вы, как и другой человек, не видите конкретного выхода, но у вас есть как минимум желание быть с ним в трудную минуту. Быть таким образом, как это подходит именно ему, именно сейчас. И если он захочет побыть в одиночестве, вы можете оставить его, но дать ему знать, что вы всё равно близко и, если надо, всегда сможете прийти и сделать всё, на что способны.

Вы не знаете, что делать, не можете помочь ничем конкретным, тем не менее своим присутствием рядом с человеком вы утверждаете, что ситуацию можно вынести, в ней всё ещё есть жизнь и что вы будете здесь рядом с ним стоять плечом к плечу и вдвоём вы больше этой ситуации.

Это целительно даже в безвыходных случаях.

Скажем, если человек умирает.

Когда вы оба точно знаете, что никакого выхода и спасения не будет, что он умрёт скоро и неминуемо, вы всё равно остаётесь с ним – внутренне, внешне, как только можете. Вы обращаетесь к его силе, вы любите его и сами остаётесь сильным.

И это целительно. Целительно для души.

Жалость прилипчива, бессильна и мутна.
Сострадание же активное и сильное, и в нём есть мудрость.

Сострадание – это поиск баланса между принятием, отпусканием и активным действием.

Поиск – это процесс, когда вы не знаете заранее, чем кончится дело и кончится ли вообще.
В Буддизме, во многих его направлениях, считается важным развивать в себе определённые качества.

Мы исходим из того, что в каждом из нас с самого начала заложено очень многое.

Во мне сидит потенциальный эсесовец, людоед, потенциальная жертва обстоятельств – и во мне же сидит потенциальный бодхисатва.

И от меня зависит, кого я буду кормить своим вниманием и своими делами. От меня зависит, какие именно растения я буду поливать в своём саду.

И вот в буддийской психологии мы отличаем полезные качества от вредных, например, по таким признакам:

Вредные, или нездоровые, качества имеют тенденцию к блокированию других качеств, к блокированию вариабельности чувствования, мышления, поведения, к блокированию возможности движения, изменения, роста.
Полезные же качества позволяют проявляться определённой вариативности состояний, качеств сознания, моделей поведения.
Вредные качества прилипчивы, навязчивы и узки.
Полезные – гибки, открыты, пространственны.
Вредные качества увеличивают степень когнитивных искажений.
Полезные – уменьшают.
Так можно отличить, что полезно, а что вредно для счастливой жизни.

Теперь подставьте сюда жалость и сострадание.

В какую категорию отправится каждое из этих качеств?

Да, и что самое важное, так это то, что у нас есть специальные приёмы и способы для взращивания полезных качеств, включая сострадание, сорадование, доброту и уравновешенность.

Валерий Веряскин

Источник