Петля времени

Петля времени— Боюсь, опоздали — пульс нитевидный.
— Введи камфору!
— Они вытащили его и лишь потом позвонили! Это надо было сделать вначале...
В начале жизни, когда окружающее только получало имена, главными для меня стали не отец с матерью, а воспитатели детского дома, который располагался на окраине Н-ска и был не лучше и не хуже других подобных учреждений. Жилось нам относительно неплохо, но иногда накатывалась обида от кажущейся неполноценности — мы становились вспыльчивыми, уединялись, чтобы никто не видел наших слёз. Такое чаще случалось при появлении новых или «старых» родителей. Однажды это произошло со мной.
Прекрасно помню то яркое февральское утро: мороз серебрил заиндевевшие окна, а во дворе на ветвях лип распушили перья озябшие снегири. Я устроился на подоконнике и рассеянно возил карандашами по бумаге, искоса наблюдая за высоким мужчиной у ворот. Он топтался среди сугробов, снег густо лежал на его плечах и шапке — именно таким мне представлялся Дед Мороз. Вдруг я ощутил на себе пристальный взгляд, обернулся. Сзади стояла заведующая.
— Там внизу... К тебе.
Наверное, она успела накинуть на меня пальтишко, потому что во дворе я не ощутил холода. Это стоял отец. Сияло солнце, сверкал снег, и в этом удивительном мире не было никого счастливее нас…
Вскоре я стал забывать о детском доме и лишь иногда вздрагивал ночами от странного чувства нереальности, от смутных воспоминаний, ещё вторгавшихся в сны.
Счастье — короткое слово, но вмещает и походы в лес, и уютные вечера за шахматами, и долгие беседы о минувшем и будущем. Порой казалось, что отцу известно обо мне всё, когда же я расспрашивал о нём, мы вдруг спешили то в парк, то на стадион или ещё куда-нибудь, где было не до расспросов.
Лишь об одном я тогда жалел: что его работа в институте занимала слишком много времени, которого и так не хватало, чтобы наверстывать горькие годы одиночества. Даже ночами, просыпаясь, я видел его склонившимся над чертежами и книгами. А как-то утром, собираясь, он обнял меня и долго молчал. Последние недели он был задумчивее обычного, теперь же его лицо, бледное и растерянное, поразило меня.
— Оставайся, — предложил я, — сходим в кино.
Он грустно улыбнулся:
— Когда вернусь.
И погиб при взрыве лаборатории…
— Похоже, он слышит — веко дрогнуло.
— Показалось. Иди, отдохни.
— После.
После одиннадцатилетки я поступил в институт и, как отец, занялся биофизикой. Учёные знают, что под воздействием электричества на определённые участки мозга вспоминаются минувшие события. Но активна лишь незначительная часть клеток. Назначение остальных — тайна. А я доказал: именно они аккумулируют прошлое, и в него можно проникнуть, использовав их энергию. И настал миг, когда за мной, отсекая настоящее, сомкнулись створки хронокамеры. А потом...
Узкая улица, запорошенная снегом. Фонари, слепо озирающие улицу. Ветер, радужными блёстками осыпающий фонари. И я, знающий под размеренный скрип снега, что воспитательница ведёт нас завтракать, а потом я устроюсь у окна и стану рисовать белую сказку. Но случайная витрина отразила высокого мужчину с моим лицом. Время повернуло вспять, и теперь я стал гостeм в нём.
Я восторженно бродил по Н-ску, разглядывая полузабытый город, а перед концом контрольного срока оказался на его окраине. Все дороги ведут в Рим, а все пути моего прошлого сошлись у детского дома. Я смотрел на него, забыв о времени, а оно забыло обо мне: прощально прозвенели часы на городской башне, но снежинки продолжали таять на моём лице.
…Что-то случилось в хронокамере. Это предусматривалось, требовалось просто переждать, поэтому я по заранее подготовленной «легенде» устроился на работу по специальности. Обзавёлся друзьями — и ждал, ждал, ждал, но тоскливыми бесконечными ночами всё чаще возвращались цветные воспоминания детства, а если и подступал долгожданный сон, то чтобы показать страдающего от великого одиночества мальчишку, ждущего чуда возле морозного окна. Я понимал, что, отправившись к нему, замкну элементарную «петлю времени», но крепнущая догадка о судьбе отца постепенно стала уверенностью: именно мне предстоит путь до руин горящей лаборатории…
И вновь настало то ослепительное утро, когда из подъезда выбежал мальчишка в распахнутом пальто, замер и, словно очнувшись, бросился ко мне. Не помня себя, я подхватил его на руки!
— Здравствуй, сынок. Вот мы и встретились!
...Встретились с неизбежностью… Нас вряд ли проинформируют, что взорвалось в лаборатории…
— Говорят, напоследок вспоминается вся жизнь, но чтобы умирали с улыбкой... Что ему видится, доктор? Прошлое?
— Или грядущее. Или несбывшиеся мечты. Кто знает! Подсознание порой рождает странные образы. Точно одно — ему достались счастливые сны...


Анатолий ФИСЕНКО