Загадка смерти

автор **Хельга** Чт 16 Сен 2021, 16:27

Загадка смерти
Загадка смерти 150410110332_grim_reaper_624x351_thinkstock

Когда афинский суд вынес Сократу смертный приговор, – казнь через принятие яда, и палач готовил для него чашу с цикутой, – то Сократ, спокойно беседовал с учениками и, выслушав решение суда, словно весть о кончине незнакомого ему человека, сказал: “Мне вынесли смертный приговор те, кто уже приговорены к смерти самой природой”. Великий философ не видел большой разницы между собой и своими судьями: ведь все люди - смертники, заключенные в тюремную камеру – в мир вещества и времени. Приговор произнесен, дело только в сроке: кого первого, а кого второго выкликнет по имени тюремщик, стража приведет к месту казни, и его встретит, как долгожданного гостя, палач, с чашей цикутой, с обнаженным мечом, или веревкой в руках.

Смерть – это тайна, которую не могли разрешить древние мудрецы и современные властители мира. Смерть – разрушение иллюзий земной жизни, а человек живет в потоке этих иллюзий, цепляется за них, как за единственное, что он имеет, и хочет представить мираж бытия как вечное, истинное бытие. В космосе есть черные ямы, где исчезает свет звезд. Смерть- это черная яма, где исчезают люди и все, живущие на земле; это какой-то космический провал, где нет конца и дна, в этот провал устремляется река времени, гаснут как искры имена людей, и исчезают как волны поколения за поколениями.

Философ Гераклит сказал: “Время – это поток, в который нельзя войти дважды”. Этот странный философ размышлял всю жизнь над загадкой времени и смерти. Он не боялся видеть то, на что закрывают глаза другие, а именно, что время превращает все в иллюзию, что мы одновременно живем и не живем – мы есть, и нас нет. Он произнес непонятные слова: “Я знаю все, а другие не знают ничего”. Он знал, что все рушит и уносит время; он знал, что сам живет и умирает в каждое мгновенье, что он мертвец, вызванный из мрака, и обреченный уйти в тот же мрак. Он познал, что время делает из всего ничто, и поэтому сказал, как о великой мудрости: “Я знаю все, а другие - ничего”, но это “все”, и слова Сократа “Я знаю, что ничего не знаю” - почти одно и то же.

Гераклита называли плачущим философом. Он плакал над заблуждением людей, которые иллюзию принимали за действительность, и жили в мире призраков, удерживаемым их воображением. Он плакал о том, что люди страшатся думать – что такое время, как некоторые боятся заглянуть в бездну, от вида которой у них начинают подкашиваться ноги и кружиться голова.

Время – это вращающееся колесо, на котором написано: “Не было. Есть. Не будет”. Здесь “да” наложено на “нет”, и оба слова, соединенные вместе, превращаются в какой-то неразгаданный иероглиф. Некий философ утверждал, что для него одинаковы и жизнь и смерть. А когда его спросили, почему же тогда он живет, то он ответил: “Именно, поэтому”.

Гераклит решил выйти из потока времени, и своей рукой исполнил то, на что он был обречен с рождения. Сократ не искал смерти, и не отвращался от жизни, он был занят другим: познанием самого себя. Он познал, что смертен, и поэтому принял смерть спокойно; принял как неизбежность, как человек встречает наступающую ночь. Гераклит, убедившись в мнимости жизни, решил проявить мнимую победу над смертью, и бросился в ту бездну, которую постоянно видел перед собой. Гераклит плакал над заблуждением людей, забывших о всепожирающем огне времени и “дамокловом мече” смерти.

Другой философ Демокрит, смеялся над заблуждением людей, поверивших, что они люди. Для него боги и люди – это конгломераты неких невидимых и неразделимых частиц. Человеческое тело мало - чем отличается от муравейника; в нем каждая частица, как насекомое в стае, исполняет свою работу; человека нет, есть только самосоздающиеся и рассыпающиеся структуры; жизни и смерти, как таковых, нет: собираются космические частицы вместе, под действием взаимного притяжения (симпатии), а затем расходятся друг с другом, как пары во время танца, и переходят в прежнее состояние – в тонкий невидимый прах, из которого лепятся новые тела.

Для Гераклита иллюзией было бытие; для Демокрита – сам человек. Для Гераклита время и смерть превращают жизнь в трагедию; для Демокрита – в комедию. Современники назвали Демокрита “смеющимся” философом. Этот демонический смех гуманисты пытались объяснить, как оптимизм и жизнерадостность античных материалистов. Судьба обеих философов была схожей: Гераклит покончил жизнь самоубийством, а Демокрит ослепил себя.

Стоики, в какой-то степени, являлись преемниками Гераклита, по крайней мере, в своем отношении к миру. Для них жизнь представляла собой театр абсурда. Единственное благородное дело для мудреца – смотреть на жизнь равнодушно, как на театральное представление. Философ-стоик чувствовал себя императором, который из ложи наблюдает скучающим взором за битвой гладиаторов и зверей в цирке. Стоик презирал жизнь за то, что она есть, и благодарил смерть за то, что она будет. Стоики думали разрешить загадку жизни, скрыв под железной маской судорогу боли.

Цинизм был продолжением философии Демокрита на этическом плане. Циники, по крайней мере первые из них, были достаточно умны, чтобы видеть уродства окружающего их мира и человеческих грехов. Но уродство познается через сравнение с неким совершенством и красотой. А циники не имея средств исцелить уродства, решили избавиться от самого понятия красоты. Они, представив себя уродами в мире уродств, подписали свой философский манифест именем псов, но при этом отбросили даже такое достоинство собачей натуры, как преданность дому. Они осмеивали все и самих себя, но не смогли создать ничего и оставили своим потомкам только яркий, но дурно пахнущий букет эпиграмм, афоризмов, насмешек и парадоксов; они старались увидеть в мире только несоответствия и уродства. Вся философия киников, с их вызывающим антиэстетизмом, похожа на крики и смех детей, которые окружили калеку и издеваются над ним.

Средние века были периодом интеллектуального и духовного подъема, тоской по небу и вечности. Люди искали не внешнюю скорлупу жизни, а ее сокровенное, духовное, как бы огненное ядро; это было духовным порывом человеческой души от внешнего к себе и от себя – к Богу. Средневековье остается для нас тайной, поскольку сама мистика и мистическая любовь – это тайна.

Божественный свет постигается и созерцается через подвиг человеческой души. Отяжелевшие веки ренессанса скрыли от ока сердца этот свет. Гуманисты увидели в средневековье только черный силуэт истории, словно незнакомца, одетого в траур, как для куртизанки лик аскета кажется мрачным приговором над жизнью. В искусстве средневековья постоянно фигурирует смерть – этот спутник человека, зловещий двойник, неразлучный как тень. Однако средневековье видело смерть на фоне вечности. Смерть помогала христианам не опустить око души от неба к земле, не отдаться в плен страстям, не превратиться в животных, как от пищи волшебницы Кирки. Память о смерти была для них ступенями к небесному Иерусалиму, где Бог станет Всем для всех. Тени видны только при солнечном свете. В сумерках ренессанса память о смерти исчезла; на нее стали смотреть как на врага. На полотнах ренессанса замелькали картины обнаженных человеческих тел; они были похожи на гимн и песнь во славу плоти. Это время духовного упадка названо потомками “возрождением”.

Для возрождения, как и для античности, божеством казался космос. Возрождение стало предлагать людям свою теорию бессмертия: раз человек частица космоса, значит, он умереть не может. Возрождение лгало на самих святых: на Западе их изображали похожими на языческих богов. Духовность стало сменяться душевностью. Мир засверкал палитрой всех красок, но небо потускнело и исчезло, как будто подернулось пологом облаков.

Христианство на Востоке было поставлено под железный поток мусульманских орд, как крепость под удары тарана. Оно выстояло, но внутренний двор храма уменьшился до размеров, который можно измерить тростью.

Западное христианство было уже оторвано, как бы отщеплено от ствола Вселенской Церкви. Ее пышная крона покрывала огромные пространства Европы, а ветви тянулись в глубь других частей света, но оно было лишено животворящей благодати и поэтому все больше полагалось на силу копья и меча. Если аллегорически представить католицизм эпохи ренессанса, то это будет крест и меч: ключи апостола Петра и топор палача, звон колоколов и стоны сжигаемых еретиков. Запад назывался христианским; рука Римского первосвященника была настолько сильна, что могла сбросить с трона неугодных ему королей, как на рыцарском турнире победитель выбивает одним ударом своих соперников из седла. Но в интеллектуальную элиту ренессанса стали просачиваться учения, чуждые христианству: это идея одухотворенности всей материи - гилозоизм – еще один виток в борьбе с памятью о смерти. Если вещество обладает разумом, то человек продолжает жить и ощущать жизнь после смерти в своих элементах, какую бы форму не приняли бы они.

В новое время, под влиянием гилозоизма, особенно процветавшего в оккультно-эзотерических школах, был реанимирован и реформирован античный пантеистический идеализм. Для пантеизма смерть – это исчезновение личности, а не бытия; дух человека растворяется без остатка и следа в абсолюте, как брызги волны исчезают в океане.

Материализм предлагал жалкое бессмертие: человек превращается в космическую пыль, материально он продолжает существовать, хотя и не осознает своего бытия – значит, все в порядке.

В новое время исторический иллюзионизм проявил себя в виде хилиазма, ведущего начало от старо - иудейских апокрифов, описывающих земное царство мессии. Утопии о “счастливых островах”, плывущих как корабли в просторах океана, и “городов солнца”, построенных из золота и стекла, породили несбыточные надежды толпы, - ими умело пользовались диктаторы. Они с “островов счастья”, как с кораблей, сбрасывали трупы акулам, а для постройки “городов солнца” рыли как котлованы огромные общие могилы. Память о смерти должна быть стерта программным коллективным оптимизмом, как стирают пыль с окон. Она объявлялась кладбищенской гнилью, мертвечиной, труположеством; а бессмертие объяснялась как благодарная память потомков.

Наши современники все меньше задумываются над тайной жизни и смерти, времени и вечности. Кажется, что в их организме выработалось вещество, которое можно назвать “антисмертью” - это психическая установка, которая должна выбрасывать из поля сознания всякую мысль и воспоминания о смерти.

Современный человек живет во времени, не понимая и не осознавая его. Он видит перед собой смерть и ее следы везде: в человеческом обществе, в окружающей природе и в его собственной семье, но, в тоже время, гонит от себя образ смерти, словно своего врага, как будто, если он забудет о смерти, то смерть забудет о нем, и он останется жить, как по преданию Агасфер, оттолкнувший Христа от дверей своего дома.

В житии преподобных Варлаама и Иоасафа есть образ - притча. Человек, спасаясь от зверя, влез на дерево, которое росло на краю пропасти. Он чувствует, что дерево шатается и вот-вот должно упасть. Он смотрит вниз и видит, что два зверька своими зубами как пилой режут ствол. И, вдруг, человек заметил на дереве дикий мед, и стал с жадностью поедать его. Он забыл обо всем, и только слизывает капли меда с веточек дерева. На дне пропасти лежит дракон, который ждет когда упадет дерево. Но человеку как будто уже нет дела ни до зверьков, подтачивающих стол, ни до пропасти, в которую он должен упасть, ни до дракона, открывшего свою зубастую пасть.

Зверь, преследующий человека это смерть; дерево – жизнь; два зверька – день и ночь; пропасть – ад; змей – диавол, а капли меда это земные наслаждения, в поисках которого человек забывает обо всем.

Этот поразительный образ можно еще дополнить несколькими штрихами. Дикий мед смешан с горечью. Человек слизывает его с острых игл и колючек, усеивающих ветки. Осы жалят его тело, так что оно распухает, но человек все равно ищет, где еще можно найти капли горького меда; он забыл о смерти.

История повторяется, только более широкими витками. Почему киники называли себя псами? Не только потому, что на площадях и улицах городов совершали свои телесные отправления, но потому что, животные не могут подняться своим разумом над жизнью как над эмпирической данностью. Животные только воспринимают ее через ощущения и представления. Люди могут мысленно, абстрактно осознать, что такое жизнь, как бы выйти из потока на берег, найти смысл жизни, увидеть причину и цель.

Цинизм - превращение сфинкса в котенка, перечеркивание всех вопросов и низведение самой жизни к удовлетворению животных инстинктов. Если у циников еще оставлен, как рудиментный орган, разум, - то только для того, чтобы смеяться над самим разумом, чтобы бесстрашнее растворить свою душу в темных глубинах эмпирики. Атомизм Демокрита это отрицание Бога на интеллектуальном уровне. Биологизм циников – отрицание Бога на экзистенциальном уровне. Демокрит родил “синопского пса”; а “синопский пес” - свинью современного либерализма. Демокрит хотел опровергнуть нравственность философским путем; Диоген – собачьим лаем, а современные либералы – деловитым хрюканьем и общественными институтами по защите людей от чувства стыда./P>

Когда человек живет страстями, то он не может подняться над жизнью, а опускается на дно. Страсть неразлучна с забвением о смерти; в страсти теряется ощущение не только вечности, но и времени. Страсть – самозамкнута и эгоистична; похоть может существовать, как дождевые черви под землей, лишь во тьме, и поэтому гасит свет духа и свет разума.

В физике существует закономерность: распад вещества вызывает выделение тепловой энергии. Теплота страсти – это теплота распада, теплота тления, поэтому конец страсти – опустошение души, подобное сумеркам смерти.

Человек - образ и подобие Божие. Ему дана задача – разгадать для себя тайну времени и смерти, как бы войти в нее, соединиться с ней: от этого зависит его личное спасение. Только добытое трудом становится достоянием самого человека. Диавол борется с памятью о смерти, как со своим грозным противником. Он предлагает человеку как приманку похоть, чтобы отвести его от Бога. А святый ангел-хранитель памятью о смерти, словно колокольным звоном, пробуждает человека от сна и иллюзий горького земного счастья и фантасмагории земного бессмертия.

Александр Македонский завещал перед смертью положить его в гробницу так, чтобы люди видели правую руку великого завоевателя с раскрытой ладонью. В своей деснице он держал полмира, а после смерти не смог взять с собой ничего: рука с раскрытыми пальцами осталась пустой.
Из сети